«От каждого приезда в Новосибирск ощущение как от Австралии»
Еще в те времена, когда это не было запрещено законом (сейчас-то запрещено, и будем считать, что я раскаялся), я любил рассуждать о перспективах распада России. Помню, однажды ходил на телевидение обсуждать итоги кинофестиваля в Каннах, там победил какой-то румынский фильм, и тема обсуждения была — каким должно быть российское кино, чтобы оно могло побеждать на фестивалях. Я сказал, что вот, когда Россия распадется, какой-нибудь самый мрачный и депрессивный ее осколок станет тем же, чем сейчас для Европы стала Румыния, и в этом осколке появится новое выдающееся кино. Вот такое у меня тогда было настроение, и на пике этого настроения я давал интервью Кириллу Логинову для «Тайги» и сказал, что, когда Россия распадется, было бы здорово, если бы мы все равно ездили в Сибирь без виз. Эту цитату как-то полюбили люди, которые демонстративно обижаются на высказывания, сотрясающие устои, и, хотя прошло много лет, я до сих пор регулярно встречаю эту цитату во всяких подборках типа «Почему либералы желают зла России», хотя я-то России желаю только добра и очень люблю ее.
Я в Москве впервые, не считая каких-то эпизодов, когда с родителями в детстве ехали проездом, побывал только в 21 год — уже после Америки, Лондона, Франции, Испании и даже Бермудских островов. Мое представление о России, кроме родного Калининграда, исчерпывалось только городом Ставрополем, около которого жили родители моего отца и о котором я написал две из двух своих художественных книг. Больше я никакой России не видел и первый в своей жизни отпуск провел в Нижнем Новгороде (а маме сказал, что еду в Литву, потому что Литва — это близко, понятно и нестрашно, а Нижний — да черт его знает, что меня там может ждать). Двадцатидвухлетнему журналисту с его калининградской зарплатой Нижний — это самая дальняя Россия, которую можно себе позволить, а лететь за Урал — это только если в командировку. Единственный шанс побывать в азиатской части нашей страны для небогатого молодого человека — это работа с командировками, и я знаю людей, которые вообще выбирают работу по такому критерию — можно ли будет съездить куда-нибудь далеко по России. Я был на Камчатке, Сахалине, Курилах несколько раз в Приморском крае и даже однажды в Туве. Сибирские мегаполисы — это уже не экзотика, но все равно от каждого приезда, допустим, в Новосибирск, ощущение как от Австралии — вот, другая сторона планеты. Разум понимает, а сердце нет.
И наверное, пора признать это вслух — журналистом я давно не работаю, и сейчас если я приеду в Сибирь, то, вероятнее всего, с какой-нибудь лекцией на тему «Кто виноват и что делать». Я всегда высоко ценил себя и считал хорошим журналистом, и поэтому довольно нервно отношусь к тому, что вот, меня нет, место освободилось, и интересно, кто его теперь займет. Вообще (сейчас будет сеанс неумеренного хвастовства) с самого начала моей карьеры и во всех редакциях я слышал такую очень лестную для себя шутку, что вот, неплохо было бы клонировать Кашина или хотя бы воспитать кого-нибудь такого же. И даже были люди, с которыми мои и не мои начальники носились, приговаривая — вот новый Кашин, но тех людей давно никто не помнит, только я. И в последние годы, когда время от времени начинали греметь какие-то имена великих журналистов земли русской, я сначала думал — ну вот, прошло мое время. А потом смотришь — да вроде нет, снова не то, и время, получается, еще не прошло. Мне сейчас 34 года, идеальный пенсионерский возраст для таких переживаний.
Попросив у старого друга (впервые он появился на «Тайге» в 2005 году) в подарок колонку про Сибирь, редакция получила текст о России и Олеге Кашине
С 2005 года я выпустил пять или шесть, если считать одну электронную, книг со своими газетными и журнальными статьями. Какого-то захватывающего успеха они не имели, сборники статей — это все таки второй, если не третий, книжный сорт, но я очень ими дорожу, это буквально «сто томов моих партийных книжек», то есть то, что я предъявлю, когда меня спросят, зачем я жил. Художественные амбиции я сейчас пытаюсь реализовать второй раз, первая книга была «Роисся вперде» четыре года назад, а сейчас (21 ноября) выходит мой роман про Горбачева, в котором я фантазирую на свою любимую перестроечную тему — это как бы шутка, но я люблю рассуждать о заговорах, и сам готов себе поверить, что перестройка была заговором, только совсем не тем, о котором принято рассуждать в определенных кругах — то есть без масонов и без американцев. Я надеюсь, что книгу прочитают; мне вообще кажется, что сейчас такое время, когда художественное высказывание может оказаться самой актуальной формой медиа, слишком нелинейна логика, по которой живет сегодня Россия.
Мой друг Ольшанский часто говорит, что я зачем-то пытаюсь стать своим для московской либерально-интеллигентной среды. Я на Ольшанского обижаюсь, потому что на самом деле это не так. Я давно понял, что стать своим для этой среды невозможно, и мальчик из регионов всегда будет казаться ей по умолчанию потенциальным (или даже уже не потенциальным, а состоявшимся) негодяем, готовым на все ради того, чтобы по головам пробраться на какие-то вершины. Я много раз сталкивался с таким отношением, это чудовищная дискриминация и дедовщина, но преодолеть ее можно не что-то кому-то доказывая, а только ставя перед фактом — мол, извините, конечно, но я есть, и вам с этим придется считаться. То, что меня читает сколько-то десятков тысяч моей, именно моей аудитории, которая не обращает внимания на название издания, в котором я сегодня публикуюсь — это очень хорошая страховка от тусовочных, да и от административных репрессий тоже. Не будь этой страховки, после увольнения из «Коммерсанта» я просто бы исчез, вы бы меня не вспомнили уже.
В английском фильме «Онегин» по Пушкину Ольга поет песню Дунаевского «Ой, цветет калина». Понятно, что это ляп и не более, но бывают ляпы, которые оказываются точнее любого сознательного жеста. Да, дореволюционная культурная основа из нас давно вытащена и выброшена где-то возле Магадана. Вместо нее поставлена советская, и да, Ольга сейчас будет петь Дунаевского, а не то, что она пела бы двести лет назад. В моем личном топе советских песен в десятку входит песня «Главное, ребята, сердцем не стареть», но ассоциация у меня с ней одна — будет день рождения «Тайги», закончится официальная часть, все будут выпивать, а потом Мездриков возьмет микрофон и будет петь «Под крылом самолета». В этом году подпеваю ему из швейцарских Альп, но уверен, что мы еще споем на Оби.
